Мы то и дело спрашиваем себя: почему в стране с такой могучей исторической школой почти нет, по существу, серьёзных современных историков? Этот вопрос порождает другой: не потому ли, что без малого 80 лет назад наша национальная историческая школа была уничтожена, в том числе и физически?
Интеллектуальный геноцид
В 1929–1930 годах по доносу «красной профессуры» из «школы Покровского» арестовали разом свыше 150 выдающихся русских учёных, в том числе и мирового уровня – С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, С.В. Бахрушина, Ю.В. Готье, Н.В. Измайлова, Н.П. Лихачёва, М.К. Любавского, С.В. Рождественского… Всего же в орбиту «дела историков» было вовлечено несколько сот человек, так или иначе пострадавших. Не пощадили даже престарелого племянника Ф.М. Достоевского – А.А. Достоевского, который по основной специальности был вообще-то географом.
Вроде бы дело-то давнее, да ведь настоящие историки – не инкубаторные цыплята, и не один десяток лет нужен, чтобы подготовить одного хорошего. «Дело историков» (оно же «академическое»), устроенное ленинградским ГПУ с подачи Я. Агранова и Я. Петерса, можно назвать как хотите: погромом или интеллектуальным геноцидом, или ещё как – сути дела это не изменит. Целое поколение русских историков вырвали из научной и творческой жизни, а некоторых из жизни вообще, учеников же запугали так, что своих учеников, способных поднять знамя нашей исторической науки, они не имели.
«Большинство поставило крест на научной работе, не писало бесстыдных статей, жило скромно по ссылкам. Мы добывали хлеб уроками языков и случайными заработками. В этом заключался наш подвиг. Так текла жизнь большинства моих однодельцев… Мирно и скромно закончили они своё печальное житие», – вспоминал отсидевший по «делу историков» С.В. Сигрист (А. Ростов). У нас всё пишут, насколько мы отстали в генетике из-за «дела генетиков». А в истории насколько отстали из-за «дела историков»? А в славистике («дело славистов»)?
Кстати, место действия «исторического дела» – Ленинград – вовсе не означает, что репрессии имели некий локальный характер, ведь удар пришёлся на всю Академию наук, до 1934 года находившуюся в Северной столице.
«Общество историков-марксистов»
Но «дело историков», в отличие от других «дел», началось вовсе не в 1929 году, а ещё раньше, в первые послереволюционные годы. В 1920-м в Московском университете произошло небывалое, не случавшееся доселе ни в одной стране мира: взяли и упразднили… два опорных гуманитарных факультета – юридический и историко-филологический. То есть, проще говоря, отменили изучение русского закона, истории и культуры. Значительная роль в этом принадлежала тогдашнему заместителю наркома просвещения, историку Михаилу Николаевичу Покровскому (1868–1932), автору русофобских и антиправославных книг «Русская история с древнейших времён» (1910–1913), «Русская история в самом сжатом виде» (1920).
Сначала Покровский стал требовать, чтобы Московский университет включил в свой состав «красную профессуру» – и в немалом количестве. Здесь, правда, была одна странность: в списке этой «профессуры» мы увидим не так много твёрдых «большевиков-ленинцев», зато есть явные «неленинцы»: «махист» Богданов-Малиновский, меньшевики Ларин-Лурье, Суханов-Гиммер, Стеклов-Нахамкис…
Из-за Нахамкиса, кстати, старые профессора неожиданно упёрлись, сочтя предложенную сделку «совершенно недостойной университета и неприемлемой». Фамилия, что ли, на них подействовала, невольно ассоциировавшаяся с хамством? Покровский же в ответ, как в непристойном анекдоте о групповом сексе с женой приятеля, сказал «буржуазии» что-то вроде: «Тогда мы вас вычёркиваем», – и всех, кого надо, назначил сам.
Получив таким образом необходимый перевес в голосах, Покровский без помех провёл в университете свою удивительную «реформу» по ликвидации юридического и историко-филологического факультетов.
Это было самое начало его бурной деятельности на исторической ниве в СССР. В 1925 году он создаёт «Общество историков-марксистов», которое сразу же начинает истерические проработочные кампании против всевозможных «враждебных» исторических школ (Платонова, Тарле, покойного Лаппо-Данилевского и других). Неистовствовали в партийной печати соратники Покровского: Адоратский, Альтман, Ванаг, Гольденберг, Горин, Зайдель, Лукин, Попов, Ротштейн, Рязанов-Гольдендах, Томсинский, Фридлянд, Цвибак, – кто сейчас помнит самые их фамилии? Что написали эти люди? Какую-то вздорную и совершенно нечитабельную чепуху. Да и не она вовсе была главным трудом их жизни, а «дело историков», то есть уничтожение русской исторической науки.
До поры до времени кампания против «платоновцев» осуществлялась в рамках травли, правда, очень ожесточённой. Всё изменилось в 1929 году, когда Покровский узнал, что неизлечимо болен раком. Между тем его политика цели достигла только в Московском университете, а в Ленинграде, на уровне Академии наук, нет. Никаких шансов на лидерство в советской исторической науке у «покровцев» после смерти вождя не было. Он хоть чего-то написал, а они? Подобно тому, как рапповцы имели репутацию литературных громил, а не властителей читательских дум (причём даже в партии), так и «покровцы» негласно считались историческими недоучками и «бастардами», как бы громко ни визжали.
Впрочем, не судьба соратников больше всего волновала Покровского, а то, конечно, что будет с его именем после смерти.
Если на вершине академической исторической науки по-прежнему останутся С.Ф. Платонов, С.В. Бахрушин, Е.В. Тарле, Ю.В. Готье и другие, то через несколько лет все совершенно забудут, кто такой Покровский. (Так, кстати, ныне и произошло: кто похвастается, что читал Покровского?) А вот если заблаговременно пересажать и перестрелять старую профессуру, то на зачищенном поле академической истории останется одна заметная фигура для посмертного официозного почитания –он, Покровский.
«Утаённые» архивы
И вот 21 октября 1929 года особая правительственная комиссия во главе с Я.И. Фигатнером, направленная в Академию наук по доносам «покровцев», обнаружила в одной из комнат Библиотеки АН запечатанный пакет, в котором оказались подлинные экземпляры отречения от престола Николая II и его брата великого князя Михаила. Никто их, конечно, не прятал: как передало их Временное правительство в АН, так они там и лежали. Кстати, оно много ещё чего передало «для истории»: в частности, архивы политических партий, шифры жандармского управления, дела провокаторов и т.п. Все, кому надо, об этих документах знали (особенно Покровский, который вёл переговоры о передаче их в Центрархив РСФСР, им же возглавляемый), но, конечно, не кричали на каждом углу. А тут вдруг оказалось, что чекисты их якобы ищут уже 12 лет. Эта провокация была явно направлена против выдающегося нашего историка Сергея Фёдоровича Платонова (1860–1933), в течение нескольких лет руководившего и Библиотекой АН, и Пушкинским Домом.
В Ленинград срочно прибыли «два Якова» – высокопоставленные чины ГПУ Я.Х. Петерс и Я.С. Агранов. 24 октября они и третий Яков – Фигатнер – начали в малом конференц-зале АН в присутствии двух стенографисток допросы академиков. «Я решительно готов не принять этого выражения: «сокрытие документов». Я решительно протестую. Академия наук не скрывала… Эти документы мы сберегли, и вы их получили», – заявил С.Ф. Платонов. Впрочем, чекисты не возражали, были вежливы и даже извинились за то, что «потревожили». В конце встречи Платонов спросил их: «Ведь вы так же, как я, не придаёте политического значения этим документам, а лишь историческое?» – и получил успокаивающий утвердительный ответ. В итоге пожали друг другу руки и, улыбаясь, расстались. Но берегись Агранова, улыбающегося на прощание! Ведь он в 1921 году так же вежливо улыбался здесь, в Питере, поэту Гумилёву и профессору Таганцеву, вскоре расстрелянным.
6 ноября 1929 года вице-президент АН А.Е. Ферсман написал «Докладную записку», в которой основным виновником сокрытия «важных политических документов» назвал именно Платонова, хотя он уже больше года не директорствовал в Библиотеке АН, а возглавил её в 1925-м, то есть после появления там «утаённых» архивных материалов. Сергею Фёдоровичу было предложено подать в отставку с постов академика-секретаря Отделения гуманитарных наук и члена Президиума АН, что он и сделал через два дня. Однако это ничего не изменило. В ночь на 12 января 1930 года Платонов был арестован вместе со своей младшей дочерью Марией по подозрению «в активной антисоветской деятельности и участии в контрреволюционной организации».
На допросах в ЛенГПУ Платонов был так же неосторожно откровенен, как и в 1926-м писатель Михаил Булгаков в Московском ГПУ. В частности, историк заявил следователю А.А. Мосевичу: «Касаясь своих политических убеждений, должен сознаться, что я монархист. Признавал династию и болел душой, когда придворная клика способствовала падению бывшего царствующего Дома Романовых».
Но то, что в 1926-м сошло с рук Булгакову, не сошло в 1930-м Платонову.
От признания в монархизме всё и закрутилось. «Политически важные архивы» были отложены в сторону. Какие тут, в самом деле, архивы, если запахло «монархической организацией» в Ленинграде!
Причём в ЛенГПУ посчитали, что 69-летний Платонов должен быть не только главой этой организации, но и кандидатом в премьер-министры будущего монархического правительства. И хотя следом за своим «признанием» Сергей Фёдорович добавил: «Клятвенно утверждаю, что к антиправительственной контрреволюционной организации не принадлежал и состава её не знаю, действиями её не руководил ни прямо, ни косвенно, средств ей не доставлял и для неё денег от иностранцев или вообще из-за границы не получал. Считал бы для себя позором и тяжким преступлением получать такие деньги для междоусобия в родной стране» – это уже Мосевича не интересовало.
Кстати, это был не первый случай, когда следователь-провокатор поймал на слове простодушного академика. С.В. Сигрист писал: «Когда Мосевич спросил, как мог набожный Платонов пригласить заведовать отделением Пушкинского Дома еврея Коплана, то получил ответ: «Какой он еврей: женат на дочери покойного академика Шахматова и великим постом в церкви в стихаре читает на клиросе». После этого Коплан получил пять лет концлагеря!».
Зачистка Академии
Пошли повальные аресты академических соратников С.Ф. Платонова, учеников и близких – в частности, взяли старшую дочь Нину. Среди арестованных оказалась и ученица историка Наталья Сергеевна Горская-Штакельберг, красавица, за которой ухаживал Сталин, будучи в ссылке в Курейке (она была дочкой его домохозяйки, учительницы Горской). «Мать сумела съездить в Москву и добиться приёма Сталиным, который был в прекрасном настроении после победы на XVI партсъезде над правыми – Бухариным и другими. Он утешил мать: «Всё при вас устрою». Позвонил начальнику ОГПУ в Ленинград и приказал сейчас же выпустить Н.С. Штакельберг и прекратить следствие в её отношении, ибо Сталин за неё ручается» (С. Сигрист).
Но не всем так повезло, как Н. Горской-Штакельберг… Первая серия приговоров была вынесена 10 февраля 1931 года «тройкой» ГПУ при Ленинградском военном округе. Расстрел с заменой на 10 лет заключения получил П.В. Виттенбург, 10 лет лагерей – С.К. Богоявленский, В.А. Бутенко, П.Г. Васенко, Ф.А. Мартинсон, Ф.И. Покровский, М.Д. Приселков, Н.А. Пыпин, С.П. Розанов, С.И. Тхоржевский, М.А. Шангин, Э.Э. Шольц, Б.М. Энгельгардт и ещё несколько человек. У остальных были сроки от 3 до 8 лет.
10 мая 1931 года последовали более жестокие приговоры. Были расстреляны «участники военного заговора», бывшие гвардейские офицеры, занявшиеся после революции наукой: Ю.А. Вержбицкий, П.И. Зиссерман, В.Ф. Пузинский, П.А. Купреянов, А.С. Путилов. Прочие члены «военной секции» получили как минимум по 10 лет лагерей.
8 августа Коллегия ОГПУ вынесла приговор главным обвиняемым. Расстрелять или посадить в лагерь столь известных учёных всё же не решились: они получили от 3 до 5 лет ссылки. Платонов был выслан в Самару, Тарле – в Алма-Ату, Готье – в Самару, Любавский – в Уфу, Н. Лихачёв – в Астрахань, Рождественский – в Томск, Бахрушин – в Семипалатинск…
Любопытно, что Покровский сам читал оригиналы допросов историков, а также лично сдавал в секретный отдел ОГПУ все приходившие к нему письма от репрессированных учёных с просьбами о помощи с припиской: «Так как эти письма могут представлять интерес для ОГПУ, мне же они совершенно не нужны, пересылаю их вам». Дескать, может быть, что-нибудь ещё найдёте, чтобы накинуть им срок!
Отрезвление
Но самое поучительное, в том числе для ситуации, складывающейся у нас сегодня с гуманитарными науками, произошло после «зачистки» Академии наук. Сталин до поры до времени верил «покровцам», что они и есть настоящие советские историки, которых «не пущают» в серьёзную науку историки антисоветские. Соответственно, когда их, наконец, ликующей, галдящей толпой «запустили в закрома», он ждал от них результата. Но тут вышла заминка. Результата не могло быть в принципе.
И дело даже не в очевидной бесталанности «покровцев». Будь они и семи пядей во лбу, никакой пользы от них государство всё равно не имело бы. Ибо, согласно основной исторической концепции их «гуру», у Российского государства не было истории, потому что и государства не было. А что же было? Ну, говоря современным языком, «экономические отношения между хозяйствующими субъектами». А всё остальное придумали «продавшиеся царизму историки».
Теперь представьте, что вы читаете исторический труд, в котором каждое событие рассматривается сквозь призму торжества формулы «товар-деньги-товар» или «деньги-товар-деньги». Помимо того, что читать это нормальному человеку невозможно, где здесь критерий патриотизма? Хоть русского, хоть советского? Такие критерии на свой, русский лад, хорошо понимали «платоновцы», да их разогнали, а «покровцы» не понимали никакого патриотизма, ибо «дед» их учил, что его не существует.
А между тем на страну, лишившуюся вдруг настоящей исторической науки, грозно и неумолимо надвигалась ИСТОРИЯ в виде новой мировой войны.
А, извините, если верить, что всем верховодит принцип «товар-деньги-товар», то, получается, народу не так уж и важно, какой у него будет хозяин: интернационал-социалистический или национал-социалистический. Это важно исключительно с точки зрения патриотизма.
Когда же Сталин, наконец, понял, что от нового «синклита историков» ему никакого патриотизма ждать не приходится, даже советского, и что они, скорее всего, вовсе и не историки, а экономисты, он рассвирепел. В какой-то жалости к жертвам ГПУ его заподозрить трудно, но хозяином он был рачительным. Он не мог не спросить себя: а зачем были потрачены немалые силы и средства государства на «дело историков»? Чтобы нанести прямой вред этому самому государству, оказавшемуся благодаря «покровцам» без истории, без идеологии патриотизма, и посадить себе на шею ораву горластых бездарей? Или чтобы просто потакать неутолимой злобе подлого, съедаемого раком человека?
После смерти Покровского в 1932 году начался «обратный отсчёт»: сначала в виде критики взглядов «гуру», а потом и всей «школы», «упразднившей в сущности историческую науку и преподавание истории в школе», как сказано в партийном постановлении 1936 года. А в книге статей «Против исторической концепции М.Н. Покровского» (1939) было уже написано: «Так называемая «школа Покровского» неслучайно оказалась базой для вредительства со стороны врагов народа, разоблачённых органами НКВД, троцкистско-бухаринских наймитов фашизма, вредителей, шпионов и террористов, ловко маскировавшихся при помощи вредных, антиленинских исторических концепций М.Н. Покровского» (А. Панкратова).
Вот так, из огня да в полымя! Сгинули в НКВД преемник Покровского Лукин, Ванаг, Горин, Зайдель, Рязанов, Томсинский, Фридлянд, Цвибак и другие «покровцы», развязавшие «дело историков». Расстреляны «три Якова», давшие ему официальный ход – Агранов, Петерс и Фигатнер…
В 1937 году были переизданы «Очерки по истории Смуты в Московском государстве ХVI–XVII вв.» С.Ф. Платонова, а его учебник по русской истории, тоже переизданный, предназначался даже для школ партийных пропагандистов. Тогда же Президиум ЦИК СССР снял судимость с Е.В. Тарле, который вскоре был восстановлен в звании академика. Впоследствии историк трижды становился лауреатом Сталинской премии, был награждён тремя орденами Ленина и двумя – Трудового Красного Знамени. Сталинскую премию и орден Трудового Красного Знамени получил и С.В. Бахрушин, освобождённый из ссылки в 1933 году. Он воспитал таких известных историков, как Б.А. Рыбаков и М.Н. Тихомиров. В 1933 году вернулся в Москву Ю.В. Готье, в 1939-м его избрали действительным членом АН СССР.
А вот С.Ф. Платонов не вернулся из куйбышевской ссылки: он умер 10 января 1933 года. Та же судьба постигла Д.Н. Егорова (1931), С.В. Рождественского (1934), М.К. Любавского (1936), скончались в лагере В.А. Бутенко (1931) и А.Г. Вульфиус (1941)… Дорого стоило «дело историков» русской науке…
В середине 30-х годов государство, конечно, частично «исправило» чудовищную ошибку 1929–1930 гг. Но ведь можно посмотреть на это дело иначе.
Допустим, некий царь-государь взял и ударил сам себя державным скипетром по голове, поверив лукавым докторам-придуркам, что так лечится головная боль. А потом, когда, естественно, стало ещё больней и на лбу вздулась шишка, начал охаживать этим скипетром псевдолекарей…
А может быть, лучше бы с самого начала не экспериментировать со своей головой? Глядишь, и докторам-провокаторам меньше бы досталось.
Государству стоит заботиться о своей голове, а то у нас оно всё бережёт руки-ноги, бицепсы-трицепсы… А между тем без головы цена этим бицепсам из железа небольшая. Девяносто первый год помните?
